Люберецкие уличные молодежные компании 1980-х годов:

субкультура на перепутье истории

В 1980-х годах советское общество потрясли колоссальные социальные изменения: первая часть десятилетия была ознаменована кризисом социалистической системы, вторая прошла под знаком перестройки. Хронологическими рамками кризисных 1980-х годов ограничивается и история молодежной субкультуры люберов (ед.ч. любер, мн.ч. любера), которая и является темой нашей статьи. В самом начале 1980-х субкультура представляла собой разрозненные уличные компании молодежи, проживающей в подмосковном городе Люберцы и Люберецком районе; к 1986-1987 годам эти компании развились до масштаба молодежного движения, известного на весь Советский Союз. Взлет субкультуры (как и ее скорое исчезновение к концу 1980-х) был обусловлен изменением культурно-исторической ситуации, социальными процессами, происходившими в советском обществе в те годы. В истории уличных молодежных сообществ Люберец отображается история молодежи эпохи заката СССР.

Статья написана на основе интервью с 32-мя очевидцами рассматриваемых событий (10 из которых в той или иной степени лично участвовали в деятельности субкультуры люберов), а также на основе публицистических текстов 1986-1991 годов. В качестве сравнительного материала были использованы более 20 интервью, касающихся деятельности молодежных уличных компаний в разных городах Советского Союза (1960-1980-е гг.).

История рассматриваемого нами сообщества подразделяется на несколько этапов.

Этап 1: до апреля 1982 года.

Проанализировав более двух десятков интервью с выходцами из разных регионов Советского Союза, мы пришли к выводу, что в доперестроечные десятилетия на всей территории СССР деятельность уличных подростково-молодежных групп имела множество типичных черт. Это были группы ровесников, возникавшие по месту жительства (учебы, работы, тренировок); они взаимодействовали между собой, часто конфликтуя. Интересующие нас группы объединяли представителей старшего подросткового (14-15 лет), младшего юношеского (15-17 лет) и старшего юношеского (17-21 лет) возрастов [Петровский, 1990, с. 80-81, 110-111]1. Активная деятельность в подобных группах в большинстве случаев заканчивалась с уходом в армию; отслужившие в армии, если и продолжали деятельность в уличных компаниях, то имели уже другой, более высокий, статус. Уличные компании были сходны в том, что касается их формирования, иерархии статусов, выбора мест для тусовок и драк, мотивации и закономерностей развертывания конфликтов и примирения, регламентации использования оружия, подбора одежды, выработки имиджа, формирования «кодекса чести», ритуалов начала драки, распределения ролей в драке и т.д. В гендерном отношении уличные компании были преимущественно мужскими; девушки, если и были вхожи в тусовку, то, как правило, не участвовали в экстремальных групповых практиках: драках, криминальной деятельности и т.д. <23>

Не были исключением и Люберцы; местные подростки и юноши были типичными представителями своего времени и своей страны. К концу 1970-х годов люберецкая уличная молодежь была разделена на территориальные группы, конфликтующие между собой. Однако в самом начале 1980-х межгрупповые конфликты прекратились - произошли интеграция и сплочение уличной молодежи в единую люберецкую общность. По мнению некоторых информантов, примирение было актом доброй воли конфликтующих групп: «Вопросы разрешили мирно, и уже не дрались; сказали: чего уж нам делить» [Ш.А.]. Однако, в действительности, интеграционный процесс был обусловлен объективными причинами, мобилизацией ряда ресурсов.

Первый организационный ресурс возникновения субкультуры – вовлечение разрозненных групп в совместную деятельность, а именно – увлечение подростков и юношей культуризмом (атлетической гимнастикой). В Люберецком районе мода на занятия культуризмом существовала традиционно; на протяжении 1980-х годов эта мода неуклонно усиливалась, привлекая в спортивные ряды широкие массы молодежи. Как мы увидим далее, именно силовые виды спорта во многом определили субкультурные реалии.

Основным локусом существования субкультуры стали «качалки» – подвалы, специально оборудованные для занятий культуризмом. Первая из них (ул. Мира, 7-а) возникла в 1968 году [К.А.]. Как правило, качалки организовывались и оборудовались на энтузиазме самих юношей; помощь официальных организаций (ЖЭКов, предприятий, спортивных секций и др.) была вспомогательной. Возникновению и деятельности субкультуры культуристов способствовали такие организационные и материальные ресурсы как советские традиции массового спорта (кстати, всплеск интереса к спорту наблюдался во время подготовки и проведения московской Олимпиады-1980); общественная установка на развитие активного досуга; мощная спартаковская база и секция «Олимпийского резерва» по тяжелой атлетике, находившиеся в Люберцах; помощь предприятий и частных лиц (родственников и знакомых, работавших на этих предприятиях). Частично снаряжение и оборудование изготавливались на заказ, частично воровались в школах и на тех же предприятиях (покупать молодым людям было не на что и негде). Не помешали развитию культуризма даже периодические гонения на этот вид спорта [СС1, 1969; СС2, 1969 и др.].

С самого начала в субкультуре сформировались две группы, условно обозначаемые нами как «спортсмены» и «хулиганы». Первые всерьез занимались спортом, стремились к высоким результатам, и при этом зачастую и не интересовались уличной жизнью. Вторые – воспринимали спорт только как престижное времяпрепровождение: «Они грушу повесили, подкачаются, туда-сюда, и едут куда-нибудь в Москву кого-нибудь побить» [К.А.]. «Спортсмены», при кажущейся отстраненности от жизни улицы, оказывали сильнейшее влияние на уличные массы – они были авторитетами и символами субкультуры, придавая деятельности уличной молодежи «высокий» смысл. Примечательно, что с точки зрения силы и физического совершенства (как субкультурных ценностей) оценивались и уличные лидеры, выдвигавшиеся юношами из своей среды: описывая того или иного лидера, наши информанты прежде всего отмечали его силу («у него бицуха была – вот такая вот!» [И.И.], «у него была бешеная растяжка, он мог подпрыгнуть и ногой лампочку выбить с плафона» [А.Е.]), а затем уже – личные и организаторские качества.

Именно занятия культуризмом послужили в начале 1980-х сплачивающим фактором для местной молодежи: «Когда мы начали проводить соревнования по атлетизму, то стали уже как-то объединяться, драк между собой стало меньше. Потому что все уже между собой познакомились, начали общаться, появились общие интересы – спортивные. Кто посильнее – тем надо стремиться к соревнованиям, кто послабее <24> – драться ездят. И здесь начали не столько драться, сколько конкретно заниматься спортом» [К.А.].

Еще одним организационным и деятельностным ресурсом, сплотившим субкультуру – были совместные поездки (конкретнее, совместные поездки в Москву).

Люберцы являются городом-спутником Москвы; дорога от центра одного города до центра другого занимает всего лишь около часа. В этих условиях люберецкие юноши оказались перед огромным выбором возможностей, предоставляемых Москвой; прежде всего - возможностей проведения досуга. Начало набегов на Москву многими связывалось (и, отчасти, справедливо) с недостаточно высоким уровнем организации досуга в Люберцах («Ты пришел на полтора часа в кино – а дальше что? Полтора часа ждать пока начнется дискотека? За это время успевали доехать до Москвы» [А.Е.]). Однако, как бы хорошо ни был развит досуг в Люберцах – возможности, предоставляемые мегаполисом, все равно были неизмеримо больше, что стимулировало тягу к поездкам. Причем, поездки эти иногда мотивировались совершенно «по-детски»: «На остановке нас собирается девятнадцать человек. До станции дойти – ерунда. Мы – с гитарами, песни попели, и - собирались, например, поехать на Казанский вокзал. Зачем. Сходить в туалет (просто вот сходить в туалет), попеть песни в электричке» [А.Е.].

Необходимо учитывать, что, отправляясь в полное приключений путешествие в Москву, люберецкие оказывались в пространстве, где также действовали многочисленные уличные компании. И с этими компаниями возникали конфликты, причем провоцируемые не только люберецкими, но и москвичами («никто хулиганить-то не ехал; но если кого-то из наших цепляли – то да» [А.Е.]). Так, в начале 1980-х среди подростков 11-13 лет были популярны поездки на международные выставки, где выменивались, выпрашивались и воровались импортные наклейки, значки, авторучки, полиэтиленовые пакеты и прочие мальчишеские «ценности». На выходе с выставки люберецкие зачастую подвергались нападениям юных москвичей, желающих отнять добычу. Ввиду этого поездки на выставку были коллективными; так вырабатывались навыки совместных действий на чужой территории.

Опасные поездки в Москву были мощным сплачивающим фактором, если учесть что в одной и той же группе оказывались подростки и юноши из разных люберецких районов (каждый из участников компании, составленной по месту проживания, мог взять с собой товарищей по учебе, по работе, по тренировкам). Порой конфликты между москвичами и люберецкими, имели многоэтапное продолжение (как часто бывает при межгрупповых молодежных конфликтах): обиженный приводил мстить своих товарищей, затем товарищей приводил обидчик и т.д.; частное столкновение перерастало в коллективную драку или же в серию драк. Информантами [А.Е., А.А.] отмечалось, что если в группе, изначально подвергшейся нападению, были молодые люди из разных микрорайонов, то и группа мстителей оказывалась больше (каждый приводил своих). Совместное участие в подобных конфликтах (предполагающих восстановление справедливости и «борьбу за правое дело»), опять же, сплачивало люберецкую молодежь, способствовало возникновению и укреплению дружеских связей.

При рассмотрении различных молодежных сообществ часто можно увидеть сходную ситуацию: противоборствующие группы прекращают конфликт и объединяются, если появляется некая третья сторона, выступающая как противоборец по отношению к двум первым2. Такая же ситуация наблюдалась и в нашем случае – люберецкие группы прекратили конфликты и объединились, переключившись на освоение обширных пространств Москвы; противоборцем для объединившихся люберецких стала молодежь из Москвы и городов Подмосковья.

В целом уличные люберецкие компании начала 1980-х годов мало отличались от аналогичных компаний по всему Советскому Союзу. Однако, как мы уже отметили, специфичность им придавали два фактора – местная спортивная традиция и <25> близость мегаполиса с его большим количеством возможностей. Благодаря этим деятельностным ресурсам (обеспеченным, в свою очередь, рядом других перечисленных выше ресурсов), разрозненные молодежные компании складывались в субкультуру. Вскоре оказался задействован еще один ресурс – идеологический…

Этап 2: апрель 1982 – декабрь 1986 годов.

Как мы уже отметили в начале статьи, первая половина 1980-х годов была временем кризиса социалистической системы. Именно кризисные процессы стали одной из причин возникновения у уличной люберецкой молодежи специфической идеологии.

Одной из составляющих кризиса было разрушение коммунистической идеологии и, как следствие, активизация групп, придерживающихся идеологий, отличных от коммунистической, или даже антагонистичных ей. Одной из таких групп стали неофашисты. Крайне немногочисленные, не активные и экстравагантные, они, тем не менее, выглядели в советской действительности крайне вызывающе и возмутительно. 20 апреля 1979 и 1981 годов в Москве, на площади Пушкина, произошли выступления неких неофашистских групп, приуроченные ко дню рождения Гитлера . В 1982 году также ждали выступления; в частности, информация об этом доводилась учителями до школьников с тем, чтобы они не вздумали выйти в назначенный день на площадь. Конечно, такая неумелая «агитация» достигала противоположного эффекта. Так, в назначенный день группа люберецких юношей отправилась восстанавливать справедливость: «Мы приехали на Пушкинскую. Здесь к нам подошел человек в штатском, как потом выяснилось, подполковник МВД. Сказал: “Сейчас соберутся пацифисты, соберутся нацисты. Ребята, надо разогнать”. Нас было человек семьдесят, ну около ста, не больше. Мы за углом встали. Вот как он сказал: “‘Скорая помощь’ пройдет – можете начинать. Пожарка пройдет – закругляйтесь, разбегайтесь”. Ну, когда скорая помощь прошла – началось. А пожарку мы никто уже не видели и не слышали. Кто-то что-то закричал: “Всё, машина прошла, расходимся». Какой там “расходимся”! Дрались, пока всю драку ОМОН не оцепил (ну тогда не ОМОН был, а просто милиция), пока в автобус не стали всех кидать. А одному из наших сказали: “Так, ты стой у автобуса, своих отбирай”» [А.Е.].

А вот как описывала демонстрацию выходивший в Мюнхене журнал «Вести из СССР»: «20 апреля в день рождения Гитлера в Москве группа молодежи пыталась провести “фашистскую” демонстрацию. В этот вечер на пл. Пушкина собралась довольно большая группа молодых людей: с одной стороны “фашисты”, коротко остриженные в черных рубашках, некоторые со значками свастики; с другой - толпа “болельщиков” различных хоккейных и футбольных команд. О предполагаемой “фашистской” демонстрации было известно заранее […]. По сообщению очевидцев, “демонстрация” не успела начаться, как между “фашистами” и “болельщиками” завязалась драка, привлекшая внимание прохожих. Милиция долгое время не вмешивалась, наблюдая за происходящим со стороны. В конце концов, милиция задержала некоторое число “фашистов” и “болельщиков”» [Вести…, 1982].

События 20 апреля 1982 года сыграли свою роль - деятельность люберецких подростков и юношей обрела идеологическую базу: «В принципе, всё движение люберецких началось из-за Дня рождения Гитлера. Это оказалось почвой для дальнейшего развития. Была дана идея, и идея – что надо. Мы оказались молодежной группировкой против фашизма. Об этом, кстати, писали в “Правде” и, по-моему, где-то еще: что нормальная прогрессивная молодежь против отмечаний дня рождения Гитлера. Там, конечно, не было написано конкретно про Люберцы, но можно было понять так, что и про нас. Так появилась конкретная цель. И тут же сразу стали улица на улицу объединяться: “давайте в Москву поедем, давайте там это”» [А.Е.].

Разгон на Пушкинской площади оказался событием, несущим высокий моральный заряд. Была задана высокая планка справедливой «борьбы за идею». Эта борьба <26> была одобрена обществом и (через упомянутую выше публикацию в прессе) властью.

Начиная с апреля 1982 года определенный слой люберецкой молодежи начал расценивать свои поездки как специфическую «борьбу за идею», которая, фактически сводилась к борьбе с той молодежью, которая «позорит советский образ жизни»: «Идея была в том, что не должно быть ни пацифистов, ни нацистов, ни кого-то еще подобных. Мы воспринимали всё так: вот мы ведем здоровый образ жизни, качаемся, спортом занимаемся – а кто-то там с цепями ходит, лозунги какие-то выкрикивает – всё это казалось нам… ну не естественно. И потом, нас всему этому и комсомол, и пионерия учили. Мы – за идею шли. Мы не шли ради денег, как позже молодежь, которая стала бандитами» .

В данном высказывании наш информант указывает на идеологический ресурс, служивший базой для субкультурной деятельности – традиционные для советского общественного сознания установки на не-толерантность («всё это казалось нам не естественно») и идеологическую выдержанность («нас этому и комсомол, и пионерия учили»). Неправильным было бы считать всех «неформалов» «борцами против системы», но несомненно, что их появление было показателем кризисности советского общества (в том идеологически однородном виде, как оно существовало до сих пор). Люберецкие же юноши, начавшие борьбу с «неформалами», выступали как консерваторы, поддерживавшие устоявшиеся идеалы и системы ценностей. Вряд ли можно сказать, что их деятельность вела к стабилизации общества, но однозначно, что их позиция, предполагающая возврат к старым советским ценностям, имела антикризисный вектор. В одной из отечественных публикаций приводится мнение корреспондента «Таймс» К. Уокера, считающего люберов «ударным отрядом консервативных сил, стремящихся усилить ограничения в культурной сфере и противодействовать диссидентам» [Овчинский, 1991, с. 252].

Еще одним ресурсом, поддерживающим деятельность люберецких юношей, было доброжелательное отношение к ним со стороны большей части общества. Не случайно в середине 1980-х их иногда воспринимали как активных «комсомольцев»: «Учась в [Ленинградском] университете, я слышала, что в Москве комсомольцы объединяются в группы, чтобы бороться со всякими неформалами. Уже потом, спустя много времени, я поняла, что речь шла о люберах» [Г.А.].

Мало того, сами «неформалы», подвергнувшиеся репрессиям со стороны люберецких, одно время считали их официально организованными оперотрядами (что вызывало дополнительный страх). Говорили, что люберецкие носят значки с изображением В.И. Ленина (никто из наших информантов – бывших люберов - этого расхожего мнения не подтвердил).

Нам встречались упоминания и о доброжелательном отношении к юным хулиганам милиции. Это не удивительно, если учесть, что милиция в те годы также боролась с «неформалами»; получалось, что любера помогали ей в работе. Так, один из информантов, рассказав о насильственном острижении панков (первая половина 1980-х), отметил: «Самое интересное, что милиция стоит за углом. Мы машину милицейскую видим за углом. Милиция это постоянно поощряла, никогда нам не мешали» [А.Е.]. Крепкие парни из пригорода казались стражам порядка более «социально близкими», чем «неформалы»; как сказано в одной из публикаций, «непривычный и даже жутковатый внешний вид панков-металлистов вызывал у работающих в столице по лимиту сельских пацанов-милиционеров бoльшую неприязнь и настороженность, чем более привычные “пацанские” расклады люберов» [Виталис, 2003].

Борьба люберов «за идею» опиралась на достаточно долгую и последовательную традицию борьбы с молодежной «неформальностью». В 1991 годы один из исследователей писал: «Началом современного этапа ее [«борьбы за идею»] развития можно <27> считать деятельность групп 50-х – начала 60-х годов, боровшихся с молодежной преступностью, а заодно (впоследствии – главным образом) со “стилягами” и прочей “плесенью”. В конце 70-х “кулачная борьба за идею” возродилась в деятельности отряда “Березка”, быстро переродившейся в преступную, которая прикрывалась флагом “борьбы с хиппи и другими проводниками буржуазной морали”. Данная форма агрессивной самодеятельности еще более заметно проявила себя в 80-е годы. Группы “чистильщиков”, “дворников”, “ремонтников” активно “боролись” с хиппи, панками и “прочими волосатиками”» [Сундиев, 1991, с. 50].

Таким образом, люберецкие уличные юноши оказались достаточно органично включены в «борьбу за идею», сводящуюся к преследованию тех, кто исповедовал чуждую идеологию, был носителем чуждой символики. Не жаловали и тех, кто следовал чуждым стереотипам поведения; так, дрались со спортивными болельщиками, порицая их за излишне буйство: «Они идут, ломают, допустим, палатки какие-нибудь, киоски газетные. А мы допустим… толпа такая, человек сто с лишним на сто с лишним – драка. То есть, порядок наводили опять же» [Ш.А.]. Нам встречалась информация, что гонениям подвергались и этнические инородцы («молдаване, азербайджанцы, таджики всякие» [А.Е.]); впрочем, большинство информантов это отрицало, утверждая, что этническая нетерпимость им была чужда.

Говоря о мотивации люберецких, выезжающих в Москву, необходимо отметить, что «идейных» среди них было не так уж много; по нашим подсчетам – около трети. Остальные «не заморачивались» идейной борьбой и вели образ жизни, типичный для молодых людей: занимались спортом, ходили на дискотеки, в парки, в кино, вступали в конфликты с другими молодежными компаниями (иногда являясь агрессорами, иногда – объектами агрессии). В описаниях поездок в Москву в обилии присутствуют упоминания девушек, с которыми люберецкие, как то и свойственно молодым людям, стремились знакомиться (иногда успешно). Многие конфликты, в том числе, некоторые драки с «неформалами», начинались «из-за девчонки», что позволяет переводить эти конфликты из сферы «борьбы за идею» в сферу обычных молодежных разборок, связанных с поисковой сексуальной деятельностью. Так, в эти годы имел место длительный многоэтапный конфликт с молодежью города Долгопрудного. «Война» началась из-за юной жительницы Люберец, включала в себя неоднократные набеги одной противоборствующей стороны на территорию другой и закончилась примирением и братанием на пустыре близ люберецкой улицы Побратимов. В конфликте с долгопрудненскими нет ничего «идейного» - обычные молодежные разборки; подобное могло произойти в любом город0е Советского Союза.

Агрессивность люберецких регламентировалась своеобразным неписаным «кодексом чести». Важнейшим положением «кодекса» было заступничество за своих: «Твоя команда за тебя должна заступиться, должна. Не дай бог кто-то тебя обидел, если вдруг что-то случилось – ты придешь: “Б.., ребята, меня тут вчера вот такие-такие-то! Давайте поедем, с ними разберемся”» [И.И.]. Многие положения «кодекса» содержали ограничения на насилие. Так, нельзя было бить ни девушек, ни младших по возрасту. Считалось недопустимым нападать на парня, находящегося в компании девушки. Запрещалось использовать в драке оружие («люберецкие никогда ничего не брали с собой. Будь мужиком. Вот кулаком – ударь кулаком» [А.Е.]). Вообще, считалось достойным если и вступать в конфликт – то с противником, примерно равным по силе: «На танцах, если ты пришел с девушкой один – в углу или, там, в центре танцуешь – то тебя никто никогда не тронет. Пусть ты хачик, пусть брейкер, пусть. Тебя никто никогда не тронет, если ты один. Но если, извините, ты не один, ты с друзьями, вас толпа и вы отдыхаете, и мы приехали толпой, то…» [А.Е.]. Люберецкие, говоря научным языком, рассматривали свою деятельность в контексте молодежного дискурса. В качестве противников по драке они предполагали, прежде <28> всего, своих ровесников – либо «неформалов», либо такую же уличную молодежь из Москвы или Подмосковья: «Простых людей на улице никогда не трогали никого. Никогда не было, что просто взяли и кого-нибудь избили. Если дрались, то с какой-нибудь целью, специально приезжали, имея цель. А так – никого не трогали» [Ш.А.].

Данный «кодекс чести» был достаточно типичен для советских уличных компаний. По крайней мере, его положения неоднократно упоминали наши информанты из разных регионов СССР. Для уличных групп «кодекс чести» выступал действенным консолидирующим фактором, поскольку декларировал сплоченность и взаимовыручку. Важно отметить, что «кодекс чести» транслировал ценности, типичные для советской этики спорта (благородство и честность состязания, командный коллективизм); можно сказать, что в Люберцах он сформировался как следствие одной из «констант» субкультуры – интереса к спорту.

В 1982-1986 годах развитие в Люберцах культуризма продолжалось. Множилось число подвальных секций, атлетизм как вид спорта становился все более массовым. Многие из опрошенных нами считали, что культуризм в городе и районе возник именно в начале 1980-х. Движение перешло на более высокий качественный уровень – начались организованные выступления и соревнования культуристов: «По два раза в год проводили - по атлетизму, по бодибилдингу. Еще по силовому двоеборью – приседание, жим лежа. Никем официально это не организовывалось – самостоятельно всё проводили. Покупали грамоты, медали…» [К.А.].

В эти годы широкую популярность приобрел еще один субкультурный локус – затопленные песчаные карьеры, популярное место летнего отдыха. Здесь юные культуристы собирались позагорать, покупаться, а заодно и продемонстрировать себя; как следствие, «летом на люберецких пляжах рябило в глазах от обладателей внушительной мускулатуры» [Любер, 2001]. Нам рассказывали, как на песчаной косе одного из карьеров качки играли в «конный бой» - по пятьдесят человек с каждой стороны. Выбор пляжей как мест для тусовок в значительной мере обусловлен культуризмом как субкультурной деятельностью, ведь «на пляже сразу видно, кто накачанные ребята» [К.А.].

В эти годы усилилась тенденция к использованию при накачивании мышц химических средств. Первоначально набор «химии» был не велик; среди популярных средств были сухое детское питание, соевый изолят для откорма свиней и малоприятный «люберецкий коктейль» («на кружку пива три яйца били, клали пакет протеина и нагоняли массу» [А.Е.]). Впоследствии перечень средств значительно расширился. На настоящий момент «химические» практики в отечественном и мировом культуризме распространены очень широко.

К первой половине 1980-х годов относится появление у люберецкой молодежи субкультурной символики. В частности, был создан собственный гимн, начинающийся словами: «Родились мы и выросли в Люберцах, // Центре грубой физической силы, // И мы верим: мечта наша сбудется - // Станут Люберцы центром России». Позже, в 1986-1987 годах, возникла и собственная эмблема. В начале 1980-х наблюдался общий стиль в одежде – она подбиралась из соображений удобства в драке и в поездке: летом – спортивная одежда и обувь, зимой – телогрейки (такая одежда, вследствие своей функциональности, была типична для советских уличных компаний). Во время драки, чтобы отличать своих, иногда надевали однотипные вязаные шапочки (иногда даже летом) и повязывали шарфы поверх воротника, концами за спину. Стиль одежды, опять же, транслировал «константы» движения люберов – в нем проявлялись «спортивность» и удобство для поездок. Не исключено, что и самоназвание «любера» возникло как форма, удобная для выкрикивания в драке (чтобы созывать своих). <29>

К 1984-1985 годам численность люберов выросла, а деятельность – активизировалась. Движение «борцов за идею» значительно разрослось и зарекомендовало себя в криминальных сводках. Появилась и новая тенденция: если в первой трети 1980-х набеги на Москву совершали только люберецкие, то к 1985 году той же деятельностью стали заниматься и молодые люди из других подмосковных городов.

Примерно в это время изменилось и отношение к люберецким милиции. Чувствуя, что ситуация стала выходить из-под контроля, милиция заняла более жесткую позицию. После особенно ярких «подвигов» в люберецких школах и училищах происходили проверки; одной из улик были сбитые костяшки пальцев (следы драк).

К годам перестройки любера подошли как субкультура, поступательно развивающаяся при привлечении определенных стабильных ресурсов. Впереди субкультуру ждал скачок, обусловленный привлечением ресурсов новых, привнесенных демократизацией и гласностью.